Интервью с Кьярой Наккарато

Пять лет назад, в июне 2018 года, к Международной лаборатории языковой конвергенции присоединилась Кьяра Наккарато. После окончания аспирантуры в Италии она приехала в Вышку по годовой программе иностранных постдоков, но в итоге осталась в качестве постоянного научного сотрудника. По случаю “юбилея” работы в нашей Лаборатории мы поговорили с Кьярой про то, как можно заинтересоваться лингвистикой, изучая русский язык в итальянском университете, про отличия науки в России и в Европе, про проекты Кьяры в Лаборатории и про её решение тут остаться.

– Кьяра, расскажите, пожалуйста, немного про себя: откуда вы родом, где вы учились, какими областями лингвистики вы занимаетесь?

Я родилась в городе Павия в северной Италии, недалеко от Милана. Училась в Миланском государственном университете (в 2010 году окончила бакалавриат «Языковая и культурная медиация», в 2012 году – магистратуру «Языки и культуры для международной коммуникации и кооперации»). В 2013–2014 годах работала в Дублине, сначала в школе ассистентом по итальянскому языку, потом переводчиком с русского на английский. В 2014 году я поступила в аспирантуру на совместную программу университетов Павии и Бергамо по лингвистике, которую окончила в 2018 году. 

Раньше занималась русистикой, в частности словообразованием, а сейчас я в основном занимаюсь языками Дагестана, дагестанским русским и разновидностями русского языка билингвов-носителей миноритарных языков России.

– Вы так хорошо выучили русский язык в Италии, получается? 

Русский язык я выучила в университете в Милане, в бакалавриате и в магистратуре он был моим основным направлением. Кроме того, я несколько раз проходила летние курсы русского языка для иностранцев в России: в СПбГУ (две недели в 2009 году, полтора месяца в 2011 году) и в Институте им. Пушкина (два месяца в 2013 году). Во время аспирантуры я также несколько раз была на стажировках продолжительностью от двух до шести месяцев в московской Вышке.

Про лингвистические исследования русского языка

— Когда вы заинтересовались русским языком именно с точки зрения лингвистики?

Мне кажется, до третьего курса бакалавриата я не очень понимала, что такое лингвистика. Моя программа “Языковая и культурная медиация” нужна, чтобы стать, например, переводчиком. У нас было общее языкознание как предмет, но это не то же самое, что лингвистический бакалавриат Вышки. На третьем курсе я решила написать курсовую работу про заимствования в русских рекламных текстах. В Италии ты сначала решаешь, с кем хочешь работать, а тему выбираешь уже из того, что интересует твоего научного руководителя. Моя руководительница Паола Котта Рамузино – славист, который занимается лингвистикой, и когда я начала работать с ней, я начала понемногу понимать, что такое лингвистика, и что разные “языковые штучки” мне нравятся больше, чем другие наши предметы, такие как русская литература и культура. Я сама собрала небольшой корпус русскоязычных рекламных текстов и проанализировала заимствования из разных языков, многие заимствования, естественно, были из английского. Тексты я брала из бумажных журналов, которые мне привозил папа моей подруги, часто бывавший в России.

— Какими ещё темами русского языка вы занимались?

В магистратуре и в аспирантуре я в основном занималась лексикой и словообразованием. Моя диссертация была про русские слова, образованные сложносуффиксальным способом, типа работодатель. Я рассматривала такие конструкции с суффиксами деятеля -тель, -ец, -ник, -щик, -чик и другими суффиксами. Когда в конструкциях могут использоваться разные суффиксы с одинаковыми функциями, интересно понять, почему, например, иногда используется -тель, иногда – -ец, а иногда – нулевой суффикс. Я сравнивала эти модели словообразования и их продуктивность, в том числе в диахронии.
Мой первый проект в лаборатории – порядок слов в именной группе в дагестанском русском, например, в конструкциях типа “отца брат” (вместо стандартного варианта “брат отца”), “мужа сестра” (вместо “сестра мужа”), или – с собственными именами – “Карима мама” (вместо “мама Карима”). Это была идея Нины (бывшей заведующей Лабораторией Нины Роландовны Добрушиной – прим. ред.), она вместе с Михаилом Александровичем Даниэлем (бывшим сотрудником Лаборатории – прим. ред.) собрала корпус дагестанского русского, и в 2010 году они опубликовали статью, в которой даётся список всяких его особенностей. Один такой пример – порядок слов в этих конструкциях. Как всегда, когда смотришь на контактные разновидности русского, первое, что думаешь – что то, что так говорят на русском, это контактное влияние, потому что в дагестанских языках порядок слов другой. Но мы сразу заметили, что чаще всего такое происходит с терминами родства (“отца брат”), видимо, влияет семантический фактор. Мы исследовали такие конструкции и действительно нашли корреляцию порядка слов с терминами родства. Мы также поняли и описали в статье, что контакт влияет на то, что таких конструкций встречается больше, чем в стандартном,, но что мы не можем полностью объяснить им нестандартный порядок слов, и что есть типологические тенденции (иерархия одушевлённости, топикальность), которые тоже влияют на эти конструкции (прим. ред: в 2022 году публикация статьи в соавторстве с бывшими сотрудницами Лаборатории А. Б. Пановой  и Н. М. Стойновой в международном рецензируемом журнале была отмечена надбавкой).
Сейчас в лаборатории мы продолжаем исследовать разные нестандартные явления (например, конструкции с числительными) в русской речи билингвов-носителей малых языков России.

Про аспирантуру и научных руководителей

— Когда вы решили заниматься лингвистикой профессионально? Почему вы решили пойти в аспирантуру? 

Когда я училась в магистратуре, я думала: как же мне нравится читать все эти книжки и заниматься лингвистикой, если бы это стало моей профессией, это была бы просто мечта. Потом я узнала, что существует аспирантура, и её суть как раз в том, что ты занимаешься тем, что тебе нравится, и при этом это твоя работа. И это очень здорово, поэтому после окончания магистратуры я подала документы в аспирантуру в Павии, хотя понимала, что у меня нет такого бэкграунда как у людей, которые учились именно на лингвистике. В университете Павии было только три места, и у меня не получилось поступить, но я подала заявку на грант итальянского министерства образования и в итоге по нему оказалась в Дублине, где работала год. Это был очень хороший опыт, и у меня ещё было время самостоятельно заниматься лингвистикой — я готовилась к следующей попытке поступить. Потом я вернулась из Дублина и подала документы в аспирантуру университетов Павии и Бергамо (совместная программа) во второй раз, и меня взяли.

— Какие люди больше всего повлияли или влияют на вас в профессиональном плане?

Это были всегда мои научные руководители, особенно Сильвия Лураги и Нина Добрушина. Я знала многих научных руководителей, которые много знают и могут дать много полезных советов в плане научных работ, но так, по жизни, – не очень много. И Сильвия, и Нина – это люди, которые думают о твоём будущем и заранее направляют тебя куда надо, чтобы потом, через несколько лет, у тебя все получилось. Они умеют давать правильные советы по всем вопросам, не только по тому, что касается статей и публикаций. Я действительно благодарна Нине и Сильвие за всё, мне очень-очень с ними повезло.
И сейчас на меня влияет Гарик (Георгий Мороз – прим. ред.), конечно. Он заведующий Лабораторией, поэтому направления исследований мы всегда обсуждаем с ним. У него много идей, которые, конечно, влияют на то, что я делаю.
Всем этим людям я очень благодарна за все, чему они меня учили и учат.

Про устройство в Лабораторию и нахско-дагестанские языки

— Как вы узнали про программу постдоков Вышки? Почему вы решили принять в ней участие и выбрали нашу лабораторию?

Про программу постдоков я узнала от Нины Добрушиной, которая тогда руководила лабораторией. После окончания аспирантуры у меня не было никаких предложений, и я решила приехать в Москву. Я тогда занималась русским, и мне надо было как можно больше времени проводить в России, потому что это полезно, и здесь мне уже очень сильно нравилось, у меня были друзья. Я подумала: “Поеду, как всегда, на два-три месяца, потом вернусь”. У меня тогда была временная дистанционная работа, а в Москве я начала подрабатывать преподавателем итальянского языка.

Незадолго до моего приезда я узнала от Нины про программу постдоков и подала заявку. В лаборатории я уже знала несколько человек и начала ходить на семинары еще до приема на работу. Меня всегда привлекало то, чем занимаются в лаборатории,  а программа постдоков в Вышке была для меня возможностью, которую нельзя было упустить. Потом мне ещё предложили постдок в университете Павии – почти то же самое, что и здесь, но я начала работать в лаборатории и поняла, что хочу остаться тут.

— Как вы познакомились с Ниной Роландовной?

В Италии, когда учишься в аспирантуре, ты обязан провести полгода в университете за границей. В 2015 году моя руководительница Сильвия Лураги сказала, что мне пора ехать. Я занималась русским, поэтому, конечно, в Россию, но в какой университет? Сильвия и Михаил Александрович Даниэль — очень хорошие друзья, и она спросила у него, могу ли я приехать в Вышку. Потом я написала ему и Нине Роландовне, и уже в России познакомилась с ними очно. Потом они несколько раз приезжали в Павию – мы общались и там, и здесь. Пока я училась в аспирантуре, Нина Роландовна и Михаил Александрович помогали мне с практичными вопросами (например, с визой), а по научным вопросам я тогда общалась с Ольгой Николаевной Ляшевской, поэтому чаще встречалась с ней и с людьми из Института языкознания и из РГГУ. Моим руководителем Нина стала уже когда я начала здесь работать. 

— Как так получилось, что вы заинтересовались и стали заниматься нахско-дагестанскими языками?

Я переехала в Москву в январе 2018 года, а на работу меня взяли в июне, и вот всё это время я каждый вторник ходила на семинары лаборатории и узнавала про нахско-дагестанские языки, но я много слышала про Дагестан и про то, как там интересно с точки зрения языкового разнообразия, ещё до того этого, благодаря Самире Ферхеес (сотрудница Международной лаборатории языковой конвергенции с 2017 по 2022 год – прим. ред.). В аспирантуре я жила вместе с ней в общежитии, и Самира уже работала в Лаборатории и занималась нахско-дагестанскими языками, в том числе в поле. В 2018 году меня взяли на работу в лабораторию, изначально на проект про дагестанский русский, а в 2019 году Самира занималась очерком грамматики ботлихского языка и собиралась поехать в экспедицию в Ботлих. Она спросила, не хочу ли я поехать с ней и помочь собрать данные, перевести тексты, заодно увидеть Дагестан. Я сразу согласилась, пару месяцев готовилась, изучала грамматику ботлихского и то, чем Самира тогда занималась. Так в августе 2019 года я впервые оказалась в Дагестане и сразу в него влюбилась.

— Что именно вас привлекает в нахско-дагестанских языках? 

На момент, когда я начала ходить на семинары Лаборатории, я знала итальянский, английский, русский, французский, испанский – “обычные” такие языки. Когда слушаешь доклады коллег про языки, про которые ты ничего не знаешь, и когда ты как лингвист видишь что-то необычное в них, это тебя, конечно, очень привлекает. Очень банально, но нахско-дагестанские языки просто сильно отличаются от того, что я видела до этого. И на самом деле сам Дагестан и культура Дагестана, про которую я тогда мало знала, казались мне очень интересными.

— Почему после окончания программы постдоков вы решили остаться в нашей лаборатории как постоянная сотрудница?

Я не представляю лучшего места, где можно было бы заниматься тем, чем мы занимаемся в лабе, и мне очень нравится атмосфера лаборатории – она уникальна. Есть много совместных проектов, много разных “рабочих групп”, все друг другу помогают, все очень дружелюбные. В научном мире это скорее редкость, а нам тут очень повезло.

Про проекты Лаборатории и преподавание

— С кем и над какими проектами вы сейчас работаете в Лаборатории? 

 С Гариком Морозом (заведующий Лабораторией – прим. ред.), Светой Земичевой и Настей Яковлевой (сотрудницы Лаборатории – прим. ред.) занимаюсь устными корпусами нестандартных вариантов русского языка. Раньше был только корпус дагестанского русского, а сейчас есть корпус башкирского, чувашского, бесярмянского, марийского, карельского и цыганского, – семь устных корпусов русской речи билингвов-носителей малых языков России. Сейчас я по ним исследую конструкции с числительными типа два братья или два брат вместо стандартного два брата. Возможно, такие коснтрукции объясняются контактом, потому что в дагестанских и в тюркских языках существительное не маркируется (не берёт суффикс множественного числа), но, во-первых, такое явление частотно не во всех корпусах, а во-вторых, иногда сами формы бывают очень разными. Мы только начали это исследовать, но заметили, что в Дагестане вариативности больше, чем, например, в карельском корпусе, и что есть, конечно, корреляция с социолингвисическими факторами – с возрастом, образованием. Нам кажется, что тип числительного тоже влияет: с паукальными и собирательными числительными больше вариативности. Это интересно, потому что даже в речи монолингвов это тоже было замечено.
Также вместе с Гариком, Костей Филатовым и Леной Шведовой я организую работу над Типологическим атласом языков Дагестана. Мы работаем над ним уже почти четыре года и это, наверное, самый большой проект, в котором я участвовала. Атлас – это моя любовь! Я была очень рада, когда Нина в 2019 попросила нас с Самирой что-то сделать с этим проектом, потому что он как-то существовал на тот момент уже давно, но по нему не было особого прогресса. В Атласе, конечно, была основа, были идеи, но первые два года мы с Самирой и с Тимофеем Мухиным (бывшим сотрудником Лаборатории – прим. ред.) много думали, как превратить Атлас в ресурс. Потом Гарик сделал огромную техническую работу – сайт Атласа, и летом 2022 года у нас состоялся первый релиз. Наверное, это первый раз, когда я вижу, что в итоге мы создали реальный ресурс, и это очень здорово! 

— Есть ли какие-то сложности в организации работы над таким большим проектом?

Этот проект предполагает работу с большим количеством людей, и чем больше становится Атлас, тем сложнее становится работа. Надо запоминать очень много информации про разных людей и постоянно поддерживать с ними контакт, чтобы они не терялись и всё делали вовремя. Ты становишься руководителем для большого количества людей, и это, с одной стороны, тяжело, с другой стороны, мне кажется, что я выросла в профессиональном плане, потому что в этом проекте у меня роль, которой раньше никогда не было. Я стала работать по-другому, быстрее, если надо, и не просто работать с данными и писать статьи, как я всегда делала до Атласа, собирать людей, общаться с ними, унифицировать работу разных авторов. Кроме того, это всё-таки ресурс, поэтому есть технические сложности, которые надо постоянно решать.

– Сколько сейчас людей вовлечены в работу над Атласом?

Около 20, даже больше, а если считать коллег, которые не занимаются сейчас определенной темой, но участвуют в проекте, наверное, 25. Гарик, например, сейчас делает огромную техническую работу, мы с Костей редактируем новые темы, когда они появляются, Лена занимается архивом Атласа.
Осенью будет новый релиз Атласа: мы планируем добавить около пятнадцати новых тем, которые сейчас пишутся. Ещё, конечно, надо решить всякие вопросы с визуализацией данных и обсудить некоторые теоретические вопросы (например, что мы считаем языком, а что – диалектом).

— Какая конференция или летняя школа вам больше всего запомнилась за время работы в лаборатории?

Если можно, расскажу про наш онлайн-курс по нахско-дагестанским языкам, который проходил в 2020 и 2021 годах во время ковида. Мы на самом деле давно планировали что-то такое: в 2018 году у нас была летняя школа Areal linguistics and Languages of Russia, мы хотели организовать вторую такую школу, и Нина Роландовна подумала, что можно организовать что-то онлайн, и мне кажется, получилось просто отлично. Из-за ковида мы не так часто виделись, а благодаря этой онлайн-школе мы каждую среду приходили в лабораторию и слушали её вместе. Это было здорово, потому что мы все очень скучали по таким собраниям. В плане содержания получилось очень интересно: первый год были более общие лекции (глагольная и именная морфология, фонетика, социолингвистика, например), а во второй год – лекции более продвинутого уровня. Было очень много слушателей и очень много приглашенных лекторов, например, в 2020 году были Диана Форкер, Жиль Отье, Дени Крессель, Марина Чумакина.

— Были ли у вас идеи продолжения этих двух онлайн-курсов?

Мы не думали о продолжении, потому что общее введение в нахско-дагестанские языки уже было, но вот летнюю школу было бы здорово организовать!

— Чем вы занимаетесь в Вышке помимо работы в лаборатории?

Последние два года я преподаю в англоязычной магистратуре “Лингвистическая теория и описание языка” Школы лингвистики курсы “Введение в лингвистику”, “Функциональные подходы к естественному языку”, НИС “Лингвистические проекты”, один год вела курс “Грамматика ботлихского”. Кроме того, я руковожу мастерской и практикой по Атласу, работами студентов по устным билингвальным корпусам и магистерским дипломом.

– Преподавание – это скорее необходимая часть работы в Вышке или ваша инициатива?

В Вышке меня попросили вести несколько курсов, что также нужно, чтобы получить надбавку, но вообще я всегда хотела преподавать.
Мне кажется, преподавание хорошо помогает не терять мотивацию к исследованиям. У всех бывают такие моменты, когда сидишь и думаешь: “Зачем вообще я этим занимаюсь? Кому это нужно?”, и преподавание в этом плане очень помогает – когда преподаёшь, есть ощущение, что ты делаешь что-то полезное. А ещё это очень важно, потому что когда тебе кажется, что ты много знаешь про какую-то тему, а потом студенты начинают тебя задавать вопросы по ней, и ты понимаешь, что на самом деле нет – это мотивирует узнать больше.

Про науку в Вышке и в других университетах

– Есть ли, по вашим наблюдениям, какие-то ключевые различия в подходах к высшему образованию в России и в Италии/Европе, различия в том, как, когда и кого чему надо учить и вовлекать в науку? 

Это очень интересный и сложный вопрос. Разница, конечно, есть. Я не могу сравнивать бакалавриат и магистратуру по лингвистике здесь и там, потому что там у меня нет такого опыта, но могу сказать в целом про образование. 

Во-первых, мне кажется (я только про лингвистов могу сказать), что здесь, когда поступают на первый курс бакалавриата, студенты уже много чего знают. Когда я училась в аспирантуре, я ходила на пары по морфологии к Михаилу Александровичу Даниэлю (на аналогичный курс Владимира Александровича Плунгяна в МГУ, в настоящее время сотрудника Лаборатории, я, кстати, тоже ходила), и я была поражена, потому что студенты задавали очень умные вопросы и так много понимали, а я тогда ничего не понимала. Это, конечно, классно и удивительно, и это правда первое мое впечатление – какие все умные!

Во-вторых, в плане образовательного процесса есть разница – как проводятся экзамены, например. Но самое главное, наверное, что у меня здесь такое ощущение, что мы все работаем для общего блага и друг другу помогаем, и нет такого, что я должна конкурировать с коллегами, чтобы меня потом пригласили работать на хорошее место. Там много времени тратится на обсуждение не совсем рабочих отношений, а здесь особо не думаешь о том, что надо с кем-то конкурировать – здесь просто все вместе работают и друг другу помогают, и атмосфера всегда очень приятная и дружелюбная. 

— Можно ли, на ваш взгляд, условно выделить отдельно западную и/или европейскую лингвистику и российскую лингвистику (в плане предпочитаемых тем и подходов к исследованиям)? Если да, то в чём заключаются их отличия? 

Когда мы говорим про Россию, мы говорим про Москву и Петербург? Если сравнивать университеты других российских городов и Европу, разница большая, мне кажется. То, как там занимаются лингвистикой, скорее считается маргинальным в Европе. Москва и Петербург, я бы сказала даже Вышка в больше степени, чем другие университеты – это совсем другое дело, сейчас уже нет разницы с наукой в Европе. Несколько лет назад мне казалось, что различие всё-таки есть. Когда я ходила на разные конференции и лекции, у меня часто было ощущение, что люди в целом очень умные, но они всё делают по-другому: они всё знают про эту тему, могут очень много рассказать, но большая часть их работы – это либо описание, либо список интересных наблюдений без обобщения. В докладах на конференциях в Европе обычно есть какой-то исследовательский вопрос и структура: рассказ про бэкграунд исследования и почему это важно, что нового сделано, выводы. А тут иногда казалось, что слушаешь очень интересный доклад, но как будто бы без начала и конца. Но сейчас такие доклады встречаются всё реже, особенно в Вышке, и Вышка очень старается приблизиться к европейским университетам – есть система надбавок за публикации в международных журналах.

— Как вам кажется, это не слишком жёсткая система?

Возможно, жёсткая, поэтому, кстати, мы с ребятами из ОПЛинга (Общества полевых лингвистов) как раз подумали в какой-то момент, что нам нужен журнал, в котором мы можем опубликовать свои работы, у которых нет начала и конца, когда мы просто узнали в поле что-то интересное, и хочется кому-то про это рассказать.

Про полевую лингвистику

– Кстати про Общество полевых лингвистов: насколько мне известно, вы также являетесь одним из его организаторов. Что это за общество? Чем вы в нём занимаетесь?

ОПЛинг – это группа лингвистов из разных городов России (в основном из Москвы и Петербурга), которые занимаются и/или интересуются полевой лингвистикой. Наше общество предназначено для обсуждения вопросов, связанных с документацией и описанием языков. Два раза в год организуем выездные семинары, каждый раз в новом месте, обычно где-то между Москвой и Петербургом. Это отличная возможность поделиться своим опытом полевой работы, обсудить вопросы, которые могут возникнуть в процессе организации и проведения лингвистических экспедиций, а также вопросы, связанные со сбором, обработкой, хранением, использованием и публикацией полевого материала. Ну и, конечно, это повод чаще видеться и общаться с коллегами и друзьями из других городов. Первый семинар проводился весной 2021-го года, я в нем участвовала и присоединилась к оргкомитету, и дальше участвовала в организации следующих четырех выездов.  

— Расскажите немного про экспедиции, в которые вы ездили.

Я ездила только в Дагестан от нашей лаборатории. Несколько раз я ездила в экспедицию в ботлихский язык (село Ботлих в Дагестане – прим. ред.) (это всегда были поездки в маленьких группах, мы переводили тексты и собирали данные, в том числе для проекта LexCauc), и один раз я была в социолингвистической экспедиции в Танты со студентами.

— В экспедиции в Ботлих вы, получается, ездили только с сотрудниками Лаборатории. Как вам такой формат в сравнении со студенческими экспедициями?

На самом деле, мне и то, и другое понравилось, но в поездке со студентами у меня была другая роль. Когда ты один, ты просто занимаешься своими проектами, а в студенческой экспедиции были задачи всё успеть и не терять людей. Социолингвистические интервью очень интересно вести: люди рассказывают свою историю, про своих родственников, как всё было раньше и как сейчас. Но сидеть и переводить тексты тоже интересно, конечно!

Про жизнь в России

– Сталкивались ли вы с какими-нибудь трудностями, когда переехали в Москву и устроились в Вышку? Как вам кажется, достаточно ли в Вышке создаётся условий для интеграции иностранных специалистов? 

Я знаю, что Вышка помогает иностранцам. Я особо не обращалась к ним за помощью и не ходила на всякие мероприятия, которые они организуют для иностранцев, потому что у меня всё было уже до приема на работу (друзья, квартира и т. д.), но они мне помогали с оформлением ВНЖ.

— Чем вы увлекаетесь помимо лингвистики? Как много у вас друзей в России? 

У меня есть прекрасная компания друзей, с которыми мы вместе занимаемся разными видами спорта (бег, волейбол, катание на велосипеде и лыжах/сноуборде), а также йогой на ретритах в Подмосковье. Кроме того, мы несколько раз ездили на йога-туры и за границу (в Турцию и на Бали). Ну и иногда просто гуляем, ходим на концерты или в театр. Они для меня как вторая семья.   

— Нравится ли вам жить в Москве? В чём для вас плюсы и минусы жизни в Москве по сравнению с другими городами, в которых вы жили?

Я очень люблю Москву. Для меня Москва – это один из немногих городов, куда всегда хочется вернуться. Это город с неограниченными возможностями, всегда есть чем заниматься, тут скучно не бывает. Другие города, где я жила, были для меня немного “тесными”. Из минусов жизни в таком большом городе есть, конечно, то, что много времени (и сил!) уходит на перемещение из одной точки города в другую, чего не бывает в маленьких городах, где я жила раньше.  

— В каких регионах России вы были (помимо Москвы и Дагестана)? Поделитесь своими впечатлениями!

Из больших городов я была в Петербурге много раз, в Казани, Нижнем Новгороде, Самаре, Ярославле. Была на море в Крыму и в Сочи. В горах на Домбае, Архызе, Эльбрусе. В разных городах с ребятами из ОПЛинга (Вышний Волочек, Псков, Тверь, Вологда). Везде получила незабываемые впечатления, но Москву я бы не поменяла ни на что. За пять лет еще не успела побывать в Сибири и на Дальнем Востоке… Это моя мечта!

— Как часто с ними видитесь с родственниками и друзьями из Италии? 

Раньше мы виделись чаще, я ездила к ним 3-4 раза в год, и они сами приезжали в Россию. Сейчас стало сложнее (дольше и дороже), поэтому езжу два раза в год, на Рождество и летом.

— За последний год многие иностранные сотрудники Вышки по разным причинам уехали из России. Расскажите, если не секрет, были ли у вас мысли вернуться в Италию и, если были, почему вы остались?

Не было мыслей вернуться, я здесь уже пять лет, и меня многое связывает с Россией. Для меня очень важно то, что мы делаем в лаборатории, и в прошлом году мне было важно участвовать в попытке сохранения и продолжения того, что было достигнуто за последние шесть лет.

Беседовала Анастасия Иванова.